Перепутье Второе - О`Санчес.

— Боги! Как я мечтал отдохнуть на охоте. И вдруг! Это как в сказке!

Маркиза Тури поочередно смотрела то на одного рыцаря, то на другого, даже и не пытаясь скрыть сожалеющей улыбки.

— Что с тобой дорогая? Что ты на нас так смотришь, как будто мы стянувшие столовое золото домовые?

— Нет, ничего. Просто я подумала… Когда великие боги, на заре времен, создавали мужчину, они совершенно не позаботились о том, чтобы напитать разнообразием его чаяния и помыслы, уделив основное внимание крепости рук, ног и спины. Или, уж совсем кратко: все мужчины одинаковы… А я так надеялась, что мне дадут угостить нашего юного князя мирной и красивой птериной охотой…

— Но я к вашим услугам, сударыня, вам стоит только пожелать…

— Ну уж… Кто я такая, чтобы встревать между двумя сударями, исполненными благородного охотничьего пыла, и их цуцырем… Пойду, прикажу собрать вам походный обед, если, конечно, вы не вздумаете зажарить добычу на углях…

— Ого, мой друг! Вот ты чего нам возжелала, чтобы мы цуцыря ели? Демоны несъедобны!

— Да знаю уж. Мой дорогой, ты не против вареньица на сладкое? Есть еще старые запасы, и до нового урожая близко, но только, чур, вишневое — птерчику… Ох! — Маркиза внезапно перешла на испуганный шёпот:

— Боги… Хогги, Докари…

Мужчины оглянулись туда, куда показывал дрожащий пальчик маркизы..

Это было удивительное зрелище: его сиятельство, маленький маркиз Веттори, постепенно освоился с пространством вокруг грозного охи-охи и подполз к нему вплотную. Гвоздик лежал на боку, весь якобы недовольный: клыки в палец выпущены наружу, когти выпрыгивают из подушечек лап и прячутся, чтобы тотчас снова выпрыгнуть, в опасной близости от ребенка… Мамки и няньки — белы от ужаса и боятся даже пискнуть, к тому же они в почтительном отдалении от господского стола… Однако, юный князь Та Микол поспешил успокоить родителей:

— Не волнуйтесь, ради всех богов… Гвоздик необычайно тонко чувствует мое настроение, состояние… А я чувствую его. Он очень хорошо знает, что я испытываю по отношению к вам, к его сиятельству… Слово дворянина: он не причинит ему вреда.

Родители успокоились. И все-таки это смотрелось странно: маленький маркиз сидел перед охи-охи, широко расставив пухлые голые ножки и для верности укрепившись в пол правою рукой, а левою терпеливо, раз за разом, пытался схватиться за хвост этого чудовища. Хвост же его, как это и положено у охи-охи, заканчивался маленькой 'сторожевою' головой, точным подобием большой. Маленькая голова скалилась, пищала, думая, что рычит, вроде как нападала на ребенка, раскачиваясь перед самым носом, но в самый последний миг хвост отдергивался и пальчики его сиятельства захватывали пустоту.

— Удивительно! Они понимают друг друга, они играют! И все-таки, дорогие судари, его сиятельству пора баиньки. Вам на охоту, а ему в кроватку.

— Да! Что-то мы засиделись тут! Докари, вы готовы?

— Да, сударь.

— Просто Хоггроги. Тогда к конюшням, там переоденемся — и вперед!

— Вперед! Ишь, Черника, не притворяйся, хитрюга, ты даже не вспотела! Керси, вы не устали?

— С чего бы, сударь Докари? Такие переходы — для меня с детства забава!

— И отлично. Дальше по тракту очень хороший постоялый двор. Там мы и поужинаем, и переночуем.

Для двух юных всадников, одна и та же дорога — из удела в столицу — воспринималась совершенно по-разному: для князя Докари это было возвращение домой по привычному пути и предвкушение собственной свадьбы, а для дворянина Керси, оруженосца его светлости маркиза Короны, это было волнующее приключение, первая самостоятельная поездка в столицу, не в составе многочисленной свиты при его светлости, а вдвоем, на равных со знатным спутником, рыцарем и князем.

Дело в том, что пажи его светлости, Керси и Лери, достигли шестнадцати лет, то есть, год прошел от их совершеннолетия, и они вышли из пажеского возраста. Однако оба они очень хорошо проявили себя в зимней войне и в весенних походах, поэтому оба были удостоены звания оруженосцев. Но при этом Керси умудрился захватить вражеское знамя, первым обнаружить крупную засаду, без единой царапины выпутываться из любой мечевой кутерьмы… И однажды, на поле боя, его светлость проревел во весь голос: достоин в рыцари!

Это было признание! Это было желаннее для Керси, чем любой дар небес!!!

Но его светлость, зная тщеславный нрав своего пажа, а ныне оруженосца, решил, что посвящение в рыцари на скорую руку, прямо на поле боя, хотя и не менее почетно, нежели в императорском дворце, но куда менее зрелищно. Его светлость списался с главным герольдом Двора, тот немедленно записал юного воина в очередь — и вот, пора пришла! Да еще невероятно удачно, что они коротают путь вместе.

Лошади шли ходко, дорога не размокала даже от частых летних дождей, а сами дни были достаточно длинны, чтобы переходы получались большими. Князь Докари уверил, что знает более короткий путь в столицу, нежели тот, по которому приходилось идти огромной свите его светлости маркиза Короны.

Впереди обоих всадников (оба путешествовали налегке, без слуг, без заводных лошадей) легко, почти лениво, трусил охи-охи Гвоздик, тем не менее, он не только не отстал ни разу, но ревниво следил за тем, чтобы лошади его не опережали. Зато сам он то и дело нырял в густые травы вдоль дороги, вламывался в кустарники, разгоняя в стороны каждый раз целые выводки мелких животных и птеров.

Такое складывалось впечатление, по крайней мере у Керси, что зверь никогда не устает и не выдыхается.

— …Если прикажу — да, добудет, но чаще я напротив, запрещаю, иначе он передавит всю живность в округе.

— Изумительно. А… сударь Докари… нескромный вопрос…

— Просто Докари.

— О, нет, вот когда Государь повенчает меня в рыцари… о, я сейчас умру от одной этой мысли!.. Вот тогда я позволю себе эту фамильярность, но не раньше.

— Хорошо. Но вы хотели задать вопрос? Нескромный.

— Да. Он ведь — взрослая особь. Как он обходится… Или вы держите пару?

— Нет. Гвоздик у меня один такой. — Князь расхохотался своим воспоминаниям. — Было тут дело с полгода назад. Охи-охи всюду могут прижиться, но любят север, им почему-то лето круглый год подавай. Как раз государь дал мне одно из первых поручений, и именно на севере. Ехал я налегке — вот как сейчас: Я, Черника и Гвоздик. И вдруг, в одно ужасное утро, мой Гвоздик пропал! Черника знает, но молчит. Я — следы читать! Вижу — плохо дело: много-много пушистых и когтистых лапок наследило в округе, а среди них — Гвоздиковы лапищи, я же все его четыре отпечатка наизусть помню… Проходит день, и второй… Благо, я до конца выполнил порученное и возвращался, мог себе позволить подождать… И все равно — сердце мое уже настолько кровоточило, что я готов был идти на те пустоши, в предгорья, где у охи-охи целое норное стойбище было вырыто… Да, да не смейтесь, идти и умолять: 'О, где же мой бедный Гвоздик, сударыни охи-охи, не видели ль вы рослого и красивого мальчика охи-охи, с ленточкой на шее, судари и сударыни охи-охи!